Читаем без скачивания Радуга на сердце - Анна Закревская

Одиночная камера. Строгий режим тишины.

Второпрестольная производит дым и шумы

В твоем радиоэфире.

Каждый прожитый час – царапиной на руке,

Шрамом в памяти, ниткой у Пряхи в клубке,

Морзянкой вер-ни-те-е-го…

Одиночная камера одинокого тела.

Вместо сердца дыра навылет.

Вечность назад смеялось, вчера – пело,

Сегодня идет «на вы»… Бред.

Бредит, бредит, бредит… Молчит.

В одиночной камере смертник

Для проклятий учит иврит.

Есть боль на порядок сильнее привычной —

Кричи-не-кричи-не…

Одиночная камера по запросу.

Дарит анабиоз, отправит к праотцам.

Смерть выходит на дело. Расплетает косы.

Тишина.

Репетиция твоего конца.

Глава 6

«Стенд этот получше иного фитнес-зала будет, – в который раз подумал Санька, привычно пройдясь взглядом по контрольным точкам зала: три монтажных стола, на которых ламповые кассеты лежат, как покойники, черная дыра недособранного усилителя над головой да розовые стекла у стены порталом в другое измерение. – Тренировки не полтора часа, а все восемь, а за занятия ещё и тебе доплачивают, пусть и гроши».

– Ребят, да какого вы с ключами мучаетесь, а? – голос из толпы псевдоработающих прозвучал чистой ноты издевкой в какофонии общего шума. – Лина руками его затягивает, только время на ключи тратите.

Линь подняла голову, пытаясь выцепить из толпы говорящего. По лицу ее было видно, что она одобряет содержание фразы, но только не этот снисходительно-насмешливый тон. Через несколько секунд под грозным взглядом девчонки биомасса работников самопроизвольно выпихнула жертву на бруствер.

– Да я б и рада, – хмыкнула Линь негромко, – да только кто поверит, что у меня силы хватит?

– А ты сожми сколько силы есть, – полез на рожон этот тощенький мужичок, спиной ощущая чужие плечи и отсутствие пути к бегству.

Линь коротким движением перехватила проятнутый в ее сторону мизинец и стиснула захват тонких пальцев. Секунда, две три… Санька затаил дыхание. О, светлая, представляю, как велико в тебе сейчас желание слегка повернуть кисть и вырвать этот объект испытания из сустава к чертям.

Под всеобщий смех мужик, тихо выругавшись, выдернул свой палец из захвата, а Линь, устало дернув плечом, вернулась к работе.

Впрочем, через несколько минут после импровизированного представления, в которое неизбежно превращались почти все случайные сборища из серии «Линь и семь гномов десяток мужиков из соседних лабораторий», девушка тихо смылась в неизвестном направлении.

Как там было у классиков? «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку?13»

Рассудив, что коли уж отдых – это смена занятий, то она почти что на курорте, Линь выскользнула из пультовой, взяв курс на кабинет, где её ждала пара недоделанных отчётов, которым следовало помочь в скорейшем появлении на свет. И раз пальцы уже не слушаются её после сто первой пружинки, вручную согнутой из бериллиевой бронзы, следует ненадолго выпустить их на загон клавиатуры.

В самом начале коридора она, однако, была поймана в цепкие объятия Пароёрзова.

– О, Ангелина, – окинув девушку оценивающим взглядом, словно присматриваясь к молодой кобылке, выставленной в ярмарочный день, удовлетворённо кивнул он. – Вы девушка ответственная, лёгкая на ногу… К тому же, знаю, со своим средством передвижения. Пойдёмте, я дам вам документы и адрес, куда их нужно отвезти, понимаете, их нужно туда сдать срочно, сегодня, до четырёх…

«Интересно, к каким чертям на рога он успеет меня отправить, если сейчас уже два часа?» – с раздражением подумала девушка, но ничего не сказала.

Черти, однако же, оказались не столь далеко, и маршрут Линь не ознаменовался ничем интересным, кроме небольшой пробки по поводу двух «поцеловавшихся» при выезде на перекрёсток машин да автобуса, который отчаянно маневрировал, пытаясь всё это объехать.

Проезжая мимо водителей, один из которых сосредоточенно названивал в страховую компанию, а другой размахивал руками, пытаясь этим компенсировать слабое знание русской речи, Линь услышала:

– Всё из-за такой, как вот она, не машина, не пешеход, нырь – и усвистеть, а мы из-за них по тормоз и сзади нам в бампер хрясь…

Линь поджала губы, радуясь, что непроницаемое стекло её шлема не позволяет никому во внешнем мире разглядеть её лица. Конечно, самый лёгкий способ жить – это, едва облажавшись самому, поскорее завопить о том, что виноват кто-то другой – государство, которое не чинит дороги, Луна в Козероге, а также те, кто по ним ездит, но никак не ты, купивший права за углом соседнего дома и уверенно путающий тормоз с газом.

А, неважно. В одном был прав водила: преимущество Линь действительно состояло в умении «нырь – и усвистеть». Вперёд по свободной трассе, не оглядываясь назад, рассекая воздушный поток надвое так, что за спиной словно появлялись два невидимых крыла – это больше, чем способ управлять мотоциклом, это принцип жить-несмотря-ни-на-что, умение энергично встряхнуться, сбросив с перьев частички пыли и капельки дождя, и лететь навстречу солнцу.

Документы были успешно сданы в нужную контору к началу четвёртого часа, и путём нехитрых умозаключений Линь решила, что на стенд возвращаться нет смысла, тем более, что совсем недалеко, стоит только проехать пару кварталов, начнётся район, в котором прошло её детство, отрочество и юность.

Поймав себя на слове «юность», Линь хохотнула. За три последних года, что прошли под звездой семейной жизни, она не изменила ни причёски, ни стиля одежды – ну, разве что, волосы стали длиннее, а размер одежды, и так небольшой, откатился ещё на одну позицию назад, но отчего-то чужие дети, встреченные ею в автобусе или в очередях поликлиник, стали называть её «тётенькой» вместо «девушки».

А дети, как известно, не только цветы жизни, но и сверхпроводники Истины.

Кое-как припарковав мотоцикл у грязного бетонного забора, отделявшего территорию грузовой железнодорожной платформы от заброшенного парка, в котором буйствовала крапива и прочие сорняки, Линь слезла с сиденья и устало опустилась на колени, а потом, поддавшись внезапному порыву, раскинула руки и упала спиной прямо в мягкую траву.

Сколько бы раз её не заносило сюда, на узкой полосе дикого леса, посаженного меж стальными рельсами и асфальтовой рекой проспекта, всегда было безлюдно, словно какой-то незримый гений защитил это место силовым щитом, подарив право доступа только ей одной.

Минуту спустя над буйством ничейных трав поднялся лёгкий сигаретный дымок. Мимо Линь, уставшей болтаться на гирях маятника работа-дом, мимо Линь, окольцованной платиновым кругом принадлежности, дающей чувство защищённости в обмен на хрустальную валюту острых граней своей души, обломанных для того, чтобы о них не порезался тот, кто похитил тебя из золочёной клетки родительского дома, мимо Линь, обнаружившей, что оказалась не на свободе, а всего лишь в новой клетке большей площади, бежала девочка-Линь, высоко вскидывая ноги и размахивая белым маминым шарфиком за спиной.

– Я птица, я умею летать! – захлёбываясь от радости дышать ветром, бежать за горизонт и видеть синее небо, кричит Линь-шестилетка. – Правда же, правда! Вот, сейчас…

«Ну, лети, раз так», – думает старый кирпич, живущий на дороге, и подставляет девчонке подножку.

И восхитительный полёт действительно начинается, обрываясь через какие-то жалкие полсекунды в придорожной канаве. Линь тормозит ладонями и коленками, стирая кожу до крови, и на её белоснежном платьице остаётся черный мазутный след.

– Засранка! – выкрикивает совсем рядом сердитый голос матери, и сильная рука рывком ставит девочку на ноги, а потом задирает её подбородок вверх, чтобы Линь не смела опустить глаза перед грозой маминого гнева. – Я тебе только вчера платье купила, не доедала весь месяц, чтоб накопить, а ты, тварь маленькая, вот как чужие старания ценишь… А ну домой, быстро, и будешь сидеть в комнате, пока не поумнеешь…

Взрослая Линь морщится и запускает ускоренную перемотку воспоминаний. Рамзан, однокурсник-эзотерик, истово убеждал девушку в том, что все события в жизни, даже если они кажутся сюрпризом великого рандома, на самом деле прописаны для нас чуть ли не заранее, и уж по крайней мере каждое из них призвано обогатить человека бесценным опытом любого сорта. Хорошо, Рамзан, тогда мне следует благодарить свою мать за каждый раз, когда она орала на меня вместо того, чтоб обнять и поцеловать в ушибленное место, ибо объятия не вынуждают нас становиться ловчее, вырабатывать идеальный глазомер и ловкость, учиться сдерживать слёзы, чтобы не вызвать ещё одну волну недовольства, и улыбаться, когда больно – чем сильнее боль, тем светлее улыбка.

Тот же парк через десять лет после неудавшегося полёта. Рыжий закат последнего летнего дня, и завтра – в колледж, а сейчас – костёр, круг света, чужая плохо настроенная гитара в руках, и в запасе у Линь – всего три с половиной аккорда, но их достаточно для того, чтобы петь: